Летом 1941 года ничто не предвещало войны с Германией и мы поехали отдыхать, как обычно, в любимый наш, родной Севастополь, купаться в море и загорать. И вот, в ночь с 21 на 22, меня будит отец: «Смотри, что твориться за окном». Я проснулся, подошёл к окну и смотрю, кругом взрывы какие-то, шумы моторов самолётов и яркий свет, вспышки. Отец говорит: «Наверное, это учение черноморского флота». Ну, раз учения, тогда я буду продолжать спать дальше. Утром, когда я проснулся, отец говорит: «Всё, Володя, началась война с немцами. Было нападение на наш черноморский флот, на нашу страну и я должен срочно возвращаться, по уставу, к месту своей службы, а именно — в военно-медицинскую академию, в Ленинград.» Мы быстренько собрали свои жалкие пожитки и побежали на вокзал. Там было дикое столпотворение народа. Стоящий пассажирский поезд, который шёл в направлении нашего города, штурмовали, буквально, расталкивая всех. Нам пришлось закрепить свои места тем, что я, как был маленький по объёму, пролез в окно, на верхнюю полку и занёс туда наши скромные пожитки.
Возвращались в город – войной ещё не пахнет, но тревожное состояние у всех остаётся очень сильно выраженное. И вот мы ещё продолжаем заниматься обыденной жизнью, учёба в школе ещё не началась. Никому и в голову тогда не приходило, что наш город так быстро окажется окружённым и там разовьётся Блокада, которая будет продолжаться очень длительное время, принесёт массу горестей, смертей и неприятностей нашим жителям. Все мы думали, наивно, что война продлится не долгое время, что враг будет разбит, такие лозунги носились по радио и мы продолжали свою обыденную жизнь.
Но скоро враг прорвался по северо-западному району, начал оккупировать Прибалтику и начал приближаться к стенам нашего родного и любимого города. Фёдор Федорович Андреев, который находился на тот момент в Ленинграде и занимался в военно-медицинской академии, которую он организовал ещё до войны. Он начинает понимать, что дело пахнет очень серьёзными событиями и что надо быстро эвакуировать всё многочисленную семью Филатовых и Андреевых. И предпринимает к этому реальные шаги. В это время, нужно было отправить сформированный в нашем городе санитарные поезда на них эвакуировали из города детей и женщин. И он начал отправлять частями, поскольку поездов было не так много. Он отправил отдельно мою бабушку и одну дочку с маленьким ребёнком, потом сестра поехала этим же поездом, тоже, с маленькими детьми. И поехала моя мать. В надежде, следующим поездом, я хотел её догнать, что-бы так же присоединиться к моим родственникам. Эвакуировать родственников Фёдор решил в рязанскую область, где родились его родители, мои бабушка с дедушкой. Туда и можно было отправить ленинградцев, которые должны были там пережить войну.
Когда речь зашла о том, что я догоню оставшихся родственников, то выяснилось, что я не здоров. Но мне казалось, по началу, обычная простуда и всё, но, когда я пошёл к врачам, они мне сказали: «У вас всё серьёзно». У меня была высокая температура, за 40, озноб был сильный, плохое состояние и когда проверили, у меня нашли открытую форму туберкулёза легких. Но это не случайное было явление. Хоть в семье Андреевых туберкулёзом никто не страдал, кроме моей матери. Она в молодости тоже перенесла открытую форму туберкулёза лёгких. По-видимому, я унаследовал эту горестную болезнь. Но я остаюсь там, Фёдор представляется. Что будут ещё поездки и когда, я подправлюсь и меня тоже присоединят к группе, эвакуированных из Ленинграда, родственников. Но дело развивалось по не лучшему сценарию, больнице начали меня лечить. Очень быстро закончились все медикаменты, направленные на лечение туберкулёза лёгких, поступления новых – не было. И вот эти жалкие средства воздействия на эту грозную болезнь, были как-то, немножко мне оставлены.
Я лежал в военных госпиталях уже, потому что из Академии началось перебазирование наших преподавателей с целью лечения поступающего контингента раненных, который был в прибалтийских республиках. Началась блокада. Самое страшное, что было. Не столько даже артиллерийские обстрелы, хотя и они конечно были – не подарок. Но к этому как-то очень быстро привыкаешь и наступает какая-то реакция атрофии, невосприятия. Ты полагаешься чисто на судьбу, потому что это может произойти с тобой везде и всюду, без всякого предупреждения.
И я продолжал находиться в госпитале, какое-то время. Отправить меня за пределы города уже было невозможно. Санитарные поезда уходили со всем по другому направлению. Шли на фронт. И пришлось остаться в Ленинграде. Думали и отец мой, и Фёдор, что эта война – скоротечна. Что блокада не продлиться так долго. Но уже к осени замкнулось кольцо и Ленинград оказался в Блокаде. Выезд из него кончился. Немцы начали активно штурмовать наш город, подожгли Бадаевские склады, где хранились, не продуманно, на мой взгляд, все запасы продуктов для нашего города, для мирного времени. Они сгорели там в одночасье. И началась постепенно карточная система в начале, а потом карточки перестали быть, как таковым, инструментом получения продуктов и началась голодная, холодная, неотапливаемая с отсутствием электричества блокада Ленинграда. Столько свидетелей этого, ужасного, в жизни нашей страны и такого тяжелейшего, героического восприятия и нашей самоотверженности, которую наши ленинградцы, блокадники перенесли. Была парализована всякая жизнь. Не было водоснабжения. Люди стали истощаться, терять силы, надо было где-то воду получить, что бы просто пить. Для этого, с ведёрками и чайниками, шли в сторону Невы, где была чистая вода.
Мне удалось побывать в разных квартирах, потому что транспорт был парализован очень быстро. И те госпиталя, в которых отец по профилю и другим обстоятельствам перемещался. Фактически дома мы появлялись несколько раз. Там нам нечего было делать. И мы ходили к друзьям. Они нас приютили. И оттуда мы пешком могли добираться до госпиталя, где проходили лечение от туберкулёза.
Вот такая была грустная эпопея моей жизни, к счастью мы выжили. Мы ждали зимы, когда замерзало Ладога, конечно, она обстреливалась. Но по толстому люду мы могли перебраться на противоположную сторону озера, где находились поезда, для того что бы перебраться дальше, вглубь страны.
Мы сели в пассажирский поезд. Битком набитый. Мне довелось поместиться там на верхней полке, куда обычно складывались вещи, но я был рад, что я там лежу, могу поспать, отдохнуть. Проезжая Киров, мы остановились там на день. Там находилась военно-медицинская морская академия, которая была эвакуирована раньше. Там же и находилась моя мама, которая воссоединилась с семьёй. И мы дальше двинулись в направлении города Самарканд, в Узбекистане, где должна была разместиться эвакуированная из Ленинграда – военно-медицинская академия. Мы ехали по пути довольно долго (помню точн7о сколько, но очень долго). Мы все заросли там грязью – раз, завшивели – два. Это было визитной карточкой всех тех, кто был эвакуирован. И в Ташкенте остановили поезд, провели дезинфекцию всех и отправили дальше в Самарканд. По приезду, сотрудников нашей академии разместили по самым разным адресам. Преимущественно, это были люди, у которых была одна или даже две комнаты. Поразительно, что они отдавали всё лучшее эвакуированным. Относились исключительно с пониманием и сочувствием. Это была любовь сограждан, которая потом, по-тихоньку, к сожалению, стала растворяться. Академия располагалась в здании большой клиники.
Там, где мы жили – жила семья, отец был простой рабочий, мать занималась домашним хозяйством и вот такая началась у нас жизнь. Я был определён в русскую школу, в семиклассники, где были ученики с самых разных концов нашей страны. Там были и киевляне и поляки, в основном польские евреи. Такой, интернациональный состав школы. Преподавала там очень симпатичная семейная пара и относились к нам буквально по-отечески — хорошо. Учили там в обязательном порядке узбекский. Сама школа, обучение было нам очень приятна. Но жили мы и питались очень и очень плохо. Карточки нам выдавали на продукты, но это были пустые бумажки. Ничего, что нам полагалось — не отоваривалось. Поэтому командование военно-медицинской академии открыло столовую, куда можно было приходить в определённое время, для того что бы получить паёк. Нам полагалась так называемая миска – «Затерука». Это была мука самого плохого качества (другой не было), которая заваривалась крутой водой, чуть-чуть присаливалась и
выдавалась вам на съедение. Повара, которые были местными жителями решили расширить наш рацион. Они ловили в пустынях черепах степных, разделывали их и кидали в суп. Но есть это блюда из-за его запаха не казалось возможным. Самые находчивые и самые бойкие остановились на самообслуживании, ловя ворон, которые кружили над городом ища остатки пищи. Убивали и разделывали их. Это напоминало нам мясо курицы и гуся. Я перешёл в 9 класс, мой отец стал вести со мной просветительскую работу.
— Кем ты хочешь быть в жизни? — спрашивает меня отец.
— А какую мне выбирать профессию? — отвечаю я.
— Ну, выбор не велик. Здесь в Самарканде находится три академии. Военно-медицинская академия, где я работаю. Военно-морская академия и Ветеринарная академия. Выбирай. — сказал отец.
— Что мне выбирать. Ты медик, и я буду стараться поступить в академию.
Сдаю экзамены. Меня берут слушателем военно-медицинской академии. Это 1943 год. Мне было 17 лет. Там было 3 курса обучения. Один был сформирован в 1942 году и ещё один в 1941 году, но был сильно урезан. Там были многие те, кто уже побывали на фронте. Набор 43-го года состоял из 150 человек разного профиля. Школьники, нас было 25 человек, те, кто воевал, они смотрели на нас с высока и имели уже свои звёздочки на погонах и одна группа, которая была офицерской. Последнюю в самом начале обучения выделили и забрали в учебное заведение КГБ. Мы завидовали, там красивая форма. Жили мы в казарме. Преподаватели были разные. Ещё хотелось бы отметить, что преподаватели тоже были разные. Конечно быть преподавателем у студентов, это надо иметь особые качества.
Наступил период перелома в Великой Отечественной Войне. Было принято решение, по снятию блокады, перевести в родные места, в выборгскую сторону. Нас посадили в поезд, который шёл прямым рейсом. Полностью был заполнен преподавателями и курсантами. Приехали в Ленинград. Радость, но нас сразу в казармы, на казарменном положении. Шла потихоньку жизнь. И как-то ночью, раздаётся сигнал тревоги. «Одеваться и выходить на улицу». Мы пешком на вокзал. Под утро мы приезжаем на фронт. Приезжаем, если представить современные места, мы были где-то под Зеленогорском. Но не вдоль железной дороги, а где-то в стороне. И там была линия Маннергейма, разбитая нашими войсками. И стояли воинские подразделения. А идея была какая. Если финны отобьют наши передовые части из-под Выборга, они сольются с нами в единую такую, воинскую бригаду и там будут вести те или иные боевые действия. Но Выборг они не сумели взять сходу. Они там и закрепились. И Выборг был взят уже после нашего отъезда. А мы там находились полгода. Нам присвоили офицерское звание, в конце второго курса, младших лейтенантов.
Под линией Маннергейма, нас учили элементарным противопехотным знаниям, бросать гранаты, стрельбе. И нас, курсантов, бросили и уехали штурмовать Выборг, а мы были как бы второй линией фронта. Пытались штурмовать, но не получилось и там остались осаждая Выборг на следующий штурм. Некоторые получали сильнейшие ранения. Но там мы не столько воевали, столько охраняли. Пробыли мы там в качестве таких новобранцев. Потом мы вернулись в академию и начали продолжать учёбу.